Шли не торопясь. Наша собачонка, маленькая, не привыкшая к ходьбе, скоро устала и умильно поглядывала на наши руки.

— Что, Тайка, устала? — спрашивала жена и брала ее на руки. Собачонка старалась благодарно лизнуть жену в лицо.

Ночевали верстах в тридцати от города, у новоселов-хохлов. Хитроватые переселенцы удивленно расспрашивали у нас:

— Хиба нэма земли, що пришла нужда бродить, як слепцы?

И еще больше удивлялись, узнав, что мы совсем и не имеем желания пахать землю. Тут я услышал, как вкусно произносится некоторыми слово:

— З-з-з-эмля!.. — протяжно, любовно и с большим сердцем. Укладываясь на сноп соломы, жена довольным голосом сказала:

— Хо-ро-шо!

Но на другой день ничего хорошего не было. Подул частый здесь ветер. Холодный, пронизывающий, поднимающий клубы удушливой, мелкой, как дым, пыли. Заходили по небу обрывки темных туч, похожих на лоскутья.

— Дождь буде, — сказал переселенец, у которого мы переночевали, — Гостюйте ще.

— Пойдем, — решили мы оба.

— А по дороге кто 6yдет? — спросила жена.

— А будут нимцы…

— Немцы? А какие?

— Такие, що нимцы. Звистно. Колонисты…

Мы пошли.

Прошли верст десять.

Ветер налетал шквалами, заставляя вздрагивать от холода. Туча синяя с белым отливом заполостнула полнеба.

— Продрогла я, — сказала жена. — И Тайка замерзла.

Собачонка действительно дрожала, часто поднимала кверху черненький, точно шагреневый, носик и жалобно повизгивала. Ветер стих, а через минуту пошел дробный дождь, называемый у нас «брозью». 3аряжает на пять-восемь дней.