Через час на дороге появилась грязь, платье на нас вымокло, потяжелело. Тяжел стал и багаж, который я тащил. Холод шел по костям, ноги еле волочили уставшее тело, и нещадно ломило спину.

— Я, должно быть, простудилась — бок колет… А Тайка-то, смотри!

Собачонка отстала, сидела у куста таволожки, трясла облепленными глиной лапами. Увидев нашу остановку, снялась и подбежала с тихим визгом. Жена взяла ее на руки и, с трудом передвигая ноги, пошла.

Так мы шли еще часа два. Вдали среди жирных скирд стали видны саманные хаты колонистов

— Немцы! — обрадовались жена.

Прибавили шагу.

Лохматые, сытые собаки с ленивым лаем наскочили на нас. Мы подошли к главному строению с высоким крыльцом, с крышей в форме опрокинутого корыта. Постояли, подождали, Никто не показывался.

— Эй, кто есть! — закричал я.

Ответили мне лишь лаем собаки да Тайка громко завизжала.

— Слушайте! — попробовала кричать жена. Опять тот же результат.

Я поднял с земли глыбу глины и с силой бросил ее в дверь. Через минуту за дверями послышались глухие шаги. Звякнул засов, и в дверях показалась человеческая фигура — толстая, брюхастая, с угловатой белобрысой головой и короткими пышными усами. Поправляя подтяжки, фигура спросила:

Што?

Разрешите обогреться, — сказал я.

— Опокрется? У меня харчовня? Нато свой, свой опокретса…

— Вам хорошо философствовать, стоя под крышей, — не выдержала жена, — а мы закоченели, понимаете?

— О-о!.. — повел неодобрительно усами немец. — Как ви разговаривать… Малатой фрау… О-o! — Он опять пошевелил губами и закончил: — Нато работать… Та-а…

— Мы работали, но раз нет работы, понимаете?

— Ви работайте? — подтянул брови немец. — Што ви работайте?

— Актеры, — со злостью сказал я

— О-о… Поет?

— И поет…

Немец покачал головой и сентенциозно заметил: